Среди обилия памятных дат января на равных основаниях со Днём заповедников и национальных парков (11-го), Днём работников прокуратуры (12-го), Днём Российской печати (13-го), Старым Новым Годом (14-го), Днём инженерных войск (21-го), наконец, со славным Днём студенчества, лихо прилепившегося ко Дню Св.Татьяны (25-го), вполне заслуженно мог бы напоминать о былом и служить наукой будущему ещё один знаменательный, давно забытый день. Его можно объявить «Днём возвращения шедевров» и оснастить историей самой знаменитой кражи XX века.

Parmi l'abondance des journées commémoratives de janvier, tels que le Jour des parcs nationaux (le 11),  le Jour des employés du Ministère public (le 12), le Jour de la Presse de Russie (le 13), le Jour de l'ancien Nouvel An (le 14), le Jour du Génie militaire (le 21), enfin, le glorieux Jour des étudiants, allègrement attaché à Sainte Tatiana (le 25), à juste titre, pourrait rappeler le passé et servir de leçon à l'avenir un Jour de plus, significatif mais injustement oublié. On pourrait le nommer « Jour du retour d'un chef-d'œuvre » et le parer de l'histoire du plus fameux vol du XXème siècle.

Неожиданно опустевшее место в Квадратном салоне | Le vide dans le Salon carré

В анналах этой истории чеканные имена мировых и местных знаменитостей смешались с именами менее благозвучными и канули в общем водовороте в бездонные недра человеческого забытья. Откуда особо любопытствующие извлекают их периодически, дабы напомнить особо безалаберным, что бдительность чрезмерной не бывает.

Например, бригадир Пупарден, заступая на дежурство утром 22 августа 1911г., конечно, и вообразить себе не мог, что до конца безвестности его не слишком счастливой фамилии остаются считаные секунды.

Ровно в 7 часов 20 минут утра, остановившись на пороге Квадратного салона в Лувре, бригадир Пупарден, шевельнув бровью, отметил, что на стене напротив «Брака в Кане Галилейской» кисти Веронезе не хватает одной картины. Отметил, впрочем, без особых эмоций, поскольку до открытия музея посетителям оставалось достаточно времени, а практика заимствования работ для их фотографирования или косметического ухода была обычной и сомнений не вызывала. Нетрудно вообразить, сколько людей — от уборщиц до фотографов, реставраторов, администраторов, искусствоведов и в разной степени хранителей мировой культуры — шаркают по залам музеев в часы свободы от любопытных и страждущих любителей прекрасного.

Как и все в Лувре, бригадир Пупарден хорошо знал, что в своё время, будучи министром Общественного образования и Искусств, г-н Спуллер специальным указом уполномочил фотографа г-на Брoна забирать к себе в мастерскую любые произведения при условии, что они будут возвращены на место до прихода почтенной публики. Следует также озвучить леденящий сознание факт, о котором почтенная публика не имела ни малейшего понятия: иной сигнализацией, нежели широко раскрытые рты заметивших пропажу сотрудников, шедевры Лувра в то время оснащены не были. То есть, в переводе на грубую действительность, шедевры Лувра скромно висели на простых гвоздях и простаивали на простых постаментах, трепетно полагаясь на бдительность отнюдь не многочисленного персонала. Исчезнувшая картина, например, держалась на стене с помощью четырёх гвоздей, на которые накидывались четыре крючка, привинченные к верхней части её рамы. Ни замков, ни цепей. По официальным данным, музею было отстёгнуто от щедрот всего 130 охранников. Цифра, никогда не пребывающая в наличии ввиду выходных дней, отпусков, обязательной военной службы или отсутствий по состоянию здоровья. Что конкретно означало невозможность обеспечить весь музей постоянным соотношением «один охранник на зал».

Поэтому бригадир Пупарден спокойно продолжил неспешный обход помещений, перебрасываясь обычными репликами со встречными сотрудниками, а на место уже начали прибывать художники, имевшие разрешение устанавливать свои мольберты в залах до откpытия музея. Г-н Луи Беру, oдин из таких художников, как раз писавший Квадратный салон, вздрогнул первым, заметив пустое место на стене напротив шедевра Веронезе.

Нагнав бригадира Пупардена в одном из помещений, г-н Беру позволил себе заметить, что, отнюдь не желая паники, он считает, что следовало бы сбегать в мастерскую г-на Бpoна и поторопить его, поскольку музей вот-вот откроют, а на месте всё-таки нет не чего-нибудь там такого поскромнее, а самой, всё-таки, знаете, Джоконды...

С этого момента темп событий набирает обороты от лёгкой рыси до бешеного галопа в рекордный срок. Недоумение г-на Брoна, который знать не знал, и немедленная вслед за осознанием пропажи тревога — с ещё не угасшей надеждой («может, кто-то взял и забыл предупредить?!») при перекрытии всех выходов и тщательном обыске всех помещений.

Нашли достаточно быстро — на служебной лестнице, ведущей от Ники Самофракийской во Двор Висконти, куда открывались двери всех скульптурных мастерских музея и откуда имелся прямой выход на набережную. Но нашли только оправу — подаренную когда-то графиней Беарнезской резную деревянную раму эпохи Ренессанса и не пострадавшее застекление. С которого, конечно же, немедленно сняли отпечатки, впоследствии никому из проверенных работников не подошедшие. В числе прочих толкущихся в окрестностях людей искусства под подозрение попадут Пикассо и Брак, а Аполлинер, когда-то призвавший «сжечь Джоконду», даже обдумает своё поведение в кратковременном заключении.

Дальнейшее следствие установит, что преступление было совершенно накануне, в понедельник, день, когда Лувр закрыт для публики, но отдан на растерзание всем рабочим бригадам, в которых нуждаются те или иные его внутренности — уборщикам, плотникам, слесарям, стекольщикам и прочим инструментальным работникaм. По общей сумме свидетельских показаний выходило, что преступник остался в музее в ночь с понедельника на вторник, чтобы без помех вынести холст в утренней суматохе под рабочей блузой или в непримечательной картонке художника, оставив в укромном месте лишний груз. Общий вес картины в раме — от 20 до 30 кг, тогда как известные размеры холста, 77 на 53 сантиметра, никоим образом не могли помешать его выносу вон из святилища.

Это всё. Последующие два с половиной года следствиe будут занимать четыре основные гипотезы, как те четыре несчастных гвоздя, которые не удержали легенду на прочной стене: a) дурацкая шутка; b) глупая кража; c) продуманная на высоком уровне операция; d) жест сумасшедшего. Последующие два с половиной года безумные надежды в прессе будут сменяться причитаниями о непоправимой потере вперемежку с порицаниями всем стрелочникам, причастным к хранению реликвии. Должностные лица примут существенные меры, все остальные продолжат смаковать известные на тот период сведения о канувшем шедевре, биографическая справка которого достойно погрузится в траурный окоём.

Мона Лиза Герардини, третья супруга Франческо дель Джокондо, на тот момент считалась единственным прототипом шедевра Леонардо. Писал он её, по слухам, четыре года и закончил где-то между 1503 и 1506 гг. Говорили, что сеансы позирования модели проходили в музыкальном обрамлении: нанятые мэтром исполнители старались вовсю, дабы усладить эстетические чувства героини и вызвать ту самую неповторимую, безнадёжно таинственную улыбку, о которой Вазари скажет, что она «скорее дело рук Божиих, нежели человеческих».

Печатный накал страстей и надежд постепенно пойдёт на убыль и к 1914 г. окончательно растворится в новых тревогах повседневности.

История неожиданно продолжится новыми именами во Флоренции, где итальянский антиквар Альфред Джери поместит объявление об организации им художественной выставки, для которой он ищет произведения искусств «всех сортов, на выгодных условиях». 29 ноября 1914 он получит письмо с подписью «Леонарди» и умопомрачительным содержанием: «Творение Леонардо да Винчи находится у меня. Италия должна получить обратно то, что принадлежит ей по праву, ведь автор картины итальянец! Вернуть шедевр на землю, из которой он вышел, которая вдохновила на его создание — вот моя мечта!»

Как содержание, так и стиль поначалу вызвали у антиквара скептическое поднятие бровей перед констатацией чужого сумасшествия. Тем не менее, будучи опытным профессионалом, имеющим привычку не оставлять щелей в предоставленных возможностях, Джери посоветовался с собратом, директором Галереи Уффици Поджи, и ответил незнакомому корреспонденту, выражая интерес и настаивая на необходимости личной встречи в целях экспертизы. Завязалась переписка, в ходе которой таинственный Леонарди предложил антиквару приехать в Париж для «опознания» луврской блудной дочери. Джери отклонил Париж и в качестве компромисса для рандеву предложил Милан. Леонарди согласился, уточнив, что будет в Милане 17 декабря. Джери предложил двадцатое...

Накануне назначенной встречи в магазинчик флорентийского антиквара вошёл молодой человек небо льшого роста, ничем не примечательной наружности, темноволосый, с усами на выпуклой верхней губе, одетый прилично, но скромно, по всем параметрам похожий на рабочего.

Он представился, и последующий диалог, тщательно воспроизведённый по протоколу в газете «Corriere della Sera», заставил антиквара от неожиданности вспотеть:

— ...Но это действительно Джоконда?

— Я вам гарантирую (жестом присяги положив руку на сердце). Она в безопасности. Я привёз её в Италию, спрятав так хорошо, что не подкопался ни один таможенник... Я итальянец и счастлив вернуть шедевр Леонардо Флоренции..."

На следующий день, после обеда, в маленькой комнатке на третьем этаже флорентийского отеля «Триполитен» (ныне отель «Джоконда») Джери и Поджи покрывались холодным потом уже вдвоём. В потрёпанном чемодане, вытащенном из-под кровати, освобождённом от нескольких тряпок и пары очень старых ботинoк, под ловкими руками ничем не примечательного молодого человека открылось двойное дно...

— Вот печать Луврa, порядковый номер... Да вы ведь и сами видите, что это такое...

Остальное — детали и сноровка антикваров, сумевших убедить «владельца» легенды, что сделка не за горами, что необходима последняя экспертиза перед предложением цены...

Les annales de cette histoire résonnent de noms glorieux mélangés à des noms à consonance moins heureuse, tous emportés par le tourbillon des évènements dans les abysses de l'oubli humain. D'où les plus curieux les ressortent périodiquement, aux fins de rappeler aux plus nonchalants que la vigilance ne peut pas être excessive.

Le brigadier Poupardin, par exemple, en prenant son service le matin du 22 août 1911, ne pouvait certes se douter que le compte à rebours était en route et que la gloire qu'attendait son nom de famille, jusque là totalement inconnu du grand public, n'était plus qu'à quelques heures.

A 7h20 précises, en s'arrêtant sur le seuil du grand Salon carré, le brigadier Poupardin remarqua que sur le mur faisant face aux célèbres « Noces de  Cana » de Véronèse il manquait un tableau. Le brigadier Poupardin constata le fait sans émotion particulière, puisqu'il restait encore suffisamment de temps avant l'ouverture du musée au public et que la pratique consistant à emprunter les œuvres à des fins photographiques ou « cosmétiques » était courante et jusqu'alors ne suscitait pas de méfiance. Il n'est pas difficile d'imaginer combien de gens : femmes de ménage, photographes, restaurateurs, administrateurs, critiques d'art et d'autres gardiens de la culture mondiale piétinent le parquet des musées aux heures de liberté, pendant l'absence des curieux et des amateurs des beaux arts.

Comme tout le monde au Louvre, le brigadier Poupardin n'était pas sans savoir que, par décret spécial, alors qu'il était ministre de l'Instruction publique et des  Beaux Arts, Mr Spuller avait consenti au photographe, Mr Braun, le droit et le monopole de décrocher les tableaux du Louvre et de les emmener dans un atelier mis à sa disposition, à condition de les restituer aux heures de visite du public.

Il convient également de mentionner ici un fait qui pourrait fortement choquer le bon public et dont le bon public ne se doutait point, à savoir, qu'outre les cordes vocales des employés, les chefs-d'œuvre du Louvre ne bénéficiaient d'aucune autre alarme. Autrement dit, les chefs-d'œuvre du Louvre étaient accrochés à de simples clous ou stationnaient à de simples supports, se fiant béatement à la vigilance d'un personnel plus qu'insuffisant. Le tableau disparu, par exemple, était « soutenu à la cimaise par quatre clous à crochet et par quatre pitons ». Ni barre d'arrêt, ni chaîne, ni cadenas. Un autre détail : le Louvre était généreusement pourvu, en tout et pour tout, de 130 brigadiers et gardiens, l'effectif en réduction permanente, compte tenu du repos hebdomadaire, du service militaire obligatoire, des maladies ou des congés. Ce qui signifiait l'impossibilité d'assurer régulièrement un gardien par salle.

C'est la raison pour laquelle le brigadier Poupardin continua tranquillement sa ronde, échangeant des répliques habituelles avec les employés du musée rencontrés sur son chemin, alors qu'arrivaient sur les lieux les artistes peintres autorisés à installer leurs chevalets dans les salles, avant l'ouverture au public. L'un de ces artistes, Mr Louis Béroud,  tiqua le premier, au vu de l'emplacement vide, en face du chef-d'œuvre de Véronèse.

Mr Béroud rattrapa le brigadier Poupardin et lui suggéra que, sans vouloir semer la panique, il conviendrait d'aller rapidement vérifier l'atelier de Mr Braun, car l'œuvre manquante n'était pas quelque chose de tant soit peu discret, mais tout simplement, la Joconde elle-même...

A partir de ce moment-là, le tempo passe du trot au galop, en deux fois trois mouvements. L'ahurissement de Mr Braun qui n'était au courant de rien et l'angoisse croissante à la réalisation de la nature exacte de l'évènement, encore qu'un faible espoir continuât à  vivoter : et si quelqu'un des initiés du musée l'avait emprunté en oubliant de prévenir les autres ?..Le blocage immédiat de toutes les sorties et les fouilles minutieuses des tous les recoins.

On retrouva ce qu'il faut, très rapidement, dans un petit escalier conduisant de la Victoire de Samothrace vers la Cour Visconti, sur laquelle s'ouvrent les portent de tous les ateliers de moulage de Louvre et qui donne directement sur le quai.  Mais on retrouva uniquement la serte du joyau : le cadre et sa glace. Les empreintes sur le cadre en bois sculpté Renaissance, offert par la comtesse de Béarn, ainsi que sur la glace, intacte, furent immédiatement relevés, mais cette mesure se révéla inerte, puisque aucune correspondance avec qui que ce soit du musée ne put être détectée. Parmi une multitude de gens de l'art gravitant dans les parages, seront inquiétés Braque et Picasso ; quant à Apollinaire, qui avait un jour appelé scandaleusement à brûler la Joconde, il fera même un court séjour en prison, pour y réviser ses positions.

L'enquête déterminera que le crime avait eu lieu la veille, un lundi, le jour où le Louvre est fermé au public, mais laissé en pâture à toutes les équipes de travailleurs que pouvaient solliciter ses entrailles : balayeurs, maçons, plombiers, vitriers et autres artisans des arts manuels. L'ensemble des témoignages indiquait que le criminel devait rester à l'intérieur du musée, dans la nuit du lundi, afin de sortir son butin sans encombre, mardi au matin, sous sa blouse, dans un carton à dessins ou entre deux planches de menuisier. Le poids embarrassant devait rester sur place : le tableau encadré faisait, d'après les estimations, entre 20 et 30 kg, alors que ses dimensions bien connues — 77×53 cm ne pouvaient guère gêner sa sortie du sanctuaire .

Ce sera tout. Durant les deux ans et demie à venir, l'enquête s'engluera dans quatre principales hypothèses, qui titilleront la vue de l'ensemble, tout comme les quatre malheureux clous qui n'avaient pas su retenir la légende sur un mur solide du musée : a) une mauvaise plaisanterie ; b) un larcin imbécile ; c) une affaire montée de haut niveau ; d) l'œuvre d'un fou. Durant les deux ans et demie à venir, de fols espoirs dans la presse céderont la place aux lamentations sur la perte irrécupérable, régulièrement diluées par des reproches à tous les lampistes concernés. Les personnes investies du pouvoir prendront des mesures adéquates, les autres continueront à ressasser les informations connues alors sur le chef-d'œuvre disparu, dont la fiche biographique se drapera d'un ruban noir...

Mona Lisa Gherardini, troisième épouse de Francesco del Giocondo, était considérée à l'époque comme la seule protagoniste connue du chef-d'œuvre de Leonard. On dit qu'il mit quatre ans pour la peindre et qu'il acheva le tableau entre 1503 et 1506. On dit également que les séances étaient serties d'un aura musical : les interprètes invités par le Maître faisaient de leur mieux pour charmer le modèle et susciter chez la future légende ce fameux sourire inimitable et désespérant dont Vasari dira qu'il était « plutôt œuvre divine qu'humaine ».

Les passions et les espoirs médiatiques s'épuiseront petit à petit, vers 1914, définitivement dilués dans de nouvelles angoisses du quotidien.

Cette histoire resurgira brusquement, dans une flopée de nouveau noms, à Florence, où un antiquaire italien, Alfredo Geri, fera publier une annonce sur l'organisation d'une exposition pour laquelle il cherchait « des objets d'art de n'importe quel genre » qu'il serait disposé à acquérir à de bonnes conditions. Le 29 novembre 1914, il recevra une lettre signée « Leonardi », au contenu proprement dément : « L'oeuvre de Léonard de Vinci est en ma possession. Il me semble qu'il revient à l'Italie de rentrer en possession de cette oeuvre, puisque son auteur est italien. Restituer ce chef-d'oeuvre à la terre d'où il est venu, aux lieux qui l'ont inspiré, voilà mon rêve!»

Ce contenu, tout comme le style, provoquèrent au premier abord chez l'antiquaire un haussement d'épaules, face à la démence d'autrui. Toutefois, un bon professionnel, ayant pour habitude de « verrouiller » toute possibilité pouvant se révéler intéressante, Mr Geri consulta un confrère, le directeur de la Galerie des Offices (Galleria degli Uffizi), Mr Poggi, et répondit à son correspondant inconnu, en lui exprimant son intérêt et la nécessité d'une rencontre aux fins de l'expertise. Au cours de la correspondance qui s'ensuivit, « Leonardi » proposa à l'antiquaire de venir à Paris, pour identifier la fille prodigue du Louvre. Mr Geri déclina Paris et comme point de rendez-vous proposa Milan. « Leonardi » accepta, indiquant qu'il serait à Milan le 17 décembre. L'antiquaire proposa le 20...

La veille de la rencontre fixée, un jeune homme de petite taille, sans signe distinctif particulier, brun, portant une moustache sur la lèvre supérieure proéminente, habillé proprement, mais modestement et ayant une apparence d'un ouvrier entra dans la boutique de l'antiquaire florentin. Il se présenta et le dialogue qui suivit, reproduit soigneusement dans  « Corriere della Sera», fit se couvrir de sueur le dos de l'antiquaire.

-Mais...C'est véritablement la Joconde ?!

— Je vous le garantis (la main sur le cœur, comme pour  prêter serment). Elle est en sûreté. Je l'ai apportée en Italie en la cachant si bien qu'elle a pu échapper à la douane...Je suis Italien et je suis heureux de restituer le chef-d'œuvre de Leonard de Vinci à Florence !

Le lendemain, après-midi, dans une petite chambre au deuxième étage du petit « Hôtel de Tripolitaine » (depuis, l'hôtel « La Joconde »), Mrs Geri et Poggi se couvraient de sueur ensemble. Dans un vieux coffret en bois blanc, sorti du dessous d'un lit, débarrassé des quelques chiffons et d'une paire de vieilles chaussures, s'ouvrit le double fond...

— ...Voici le sceau du musée du Louvre et le numéro d'ordre. D'ailleurs, vous voyez bien vous-mêmes ce que c'est, par le caractère de la peinture...

Le reste n'est que détails et l'habileté des antiquaires qui surent persuader le « propriétaire » de la légende que l'affaire était sur le point de se conclure, qu'un dernier rendez-vous pour l'ultime expertise était nécessaire, avant la remise des prix...

Винченцо Перруджиа | Vincenzo Perrugia

Ничем не примечательный молодой человек, остановившийся в «Триполитене» под именем «Анри Леонарди, художник из Парижа», был арестован на следующий день. То есть, арестован был «Винченцо Перруджиа, сын Джиакомо, 32-х лет, рождённый в г. Доменца, провинция Ком». Ему будут аплодировать в Италии, потому что он «хотел вернуть родине шедевры, награбленные французами» (в некоторых редакцияx прозвучит вопиющий анахронизм «награбленные Наполеоном»). Для справки, «Джоконду» купил у Леонардо Франциск I, заплатив автору 4 000 золотых экю. По другим сведениям, Леонардо сам подарил королю картину, с которой он, гонимый в Италии, пересёк границу и получил сердечный приём в Фонтенбло, где легенда висела в «золотом кабинете», пока по приказанию Людовика XIV не переехала в Версаль, и только после Революции обосновалась в Лувре, а именно 12 августа 1797г.

Она вернулась в Лувр ровно сто лет назад, 4 января 1914, после кратковременных экспозиций во Флоренции и Риме под особо усиленной охраной, которая с тех пор будет обеспечена ей уже навсегда. Что любопытно, сам г-н Бертильон освидетельствует идентичность отпечатков пальцев со стекла картины с отпечатками Перруджио... из своей картотеки. И вечное сомнение о предыдущих криминальных опытах непримиримого патриота будет планировать над его репутацией, но не помешает ему ещё респектабельно пожить во Франции (после 18 месяцев отсидки!) женатым владельцем магазина красок и умереть, увы, совсем молодым (в 44 года)...

С тех самых пор на дальние путешествия Джоконду благословят лишь дважды: в 1963 г. она побывает в США, в 1974 г. в Японии. Во время этого второго перелёта она отметится в Москве: Советский Союз поставил это обязательным условием пересечения своего воздушного пространства. Тогда-то и произойдёт её встреча с ещё одной женщиной-шедевром. Встреча, которая после обнародования подробностей единственным свидетелем немедленно разойдётся на анекдоты, где авторство реплик до сих пор приписывают кому попало.

На самом деле, когда пришедшие чествовать Джоконду замечательные актёры Ростислав Плятт и Фаина Раневская скромно остановились за спинами впереди стоявших прямо перед ними, какой-то господин с провисшим животом и оплывшим затылком, выпятив подбородок на картину, небрежно заметил своей не менее рыхлой даме:

— Что-то это женщина никакого впечатления на меня не производит...

На что стоявшая за его спиной Раневская произнесла неповторимым контральто:

— Вы знаете, эта женщина столько веков производила впечатление на стольких людей, что теперь она сама может выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого — нет...

Иногда, как известно, от легенды до анекдота — всего один шаг. И никаких гвоздей.

Un jeune homme sans signe distinctif particulier, descendu à l'Hôtel de Tripolitaine sous le nom de «Léonard Henri, peintre venant de Paris », fut arrêté le lendemain. C'est-à-dire, fut arrêté « Vincenzo Perrugia, 32 ans, né à Domenza, province de Côme ». Il sera applaudi en Italie, parce qu'il voulait « restituer à sa patrie les chefs-d'œuvre volés par les Français » (certaines rédactions avaleront un anachronisme cinglant — « chef-d'œuvre volé par Napoléon »).

Pour rappel, c'est François I qui acheta le tableau à Léonard de Vinci, pour une modique somme de 4 000 écus d'or, selon certaines sources.  Selon d'autres, le Maître lui-même offrit au roi le chef-d'œuvre qu'il transporta en fuyant l'Italie en direction de la France, où il fut chaleureusement accueilli et hébergé. La Joconde commença sa carrière française dans le cabinet doré du château de Fontainebleau, avant d'être transportée à Versailles sur l'ordre de Louis XIV et d'entrer au Louvre, après la Révolution, le 12 août 1797.

Elle revint donc à son dernier écrin, il y a exactement 100 ans, le 4 janvier 2014, après de brèves expositions à Florence et à Rome, sous une garde particulièrement vigoureuse qui désormais lui serait assurée à tout jamais. Ce qui est curieux, Mr Bertillon lui-même attestera l'identité des empreintes relevées sur la glace du tableau et comparées avec celles de Vincenzo Perrugia, trouvées dans...sa cartothèque, et le doute éternel planera au-dessus de la réputation de l'inflexible patriote, quant à son passé précédant le grand vol. Ce qui, par ailleurs, ne l'empêchera pas de vivre confortablement en France (après 18 mois de détention !), marié, propriétaire d'un magasin de peinture et mourir, hélas, tout jeune encore (44 ans).

Depuis, on ne consentira à laisser la Joconde quitter le Louvre que par  deux fois : en 1963, elle ira s'exposer aux USA, et en 1974, au Japon. Lors de ce deuxième voyage, elle fera escale à Moscou : ce fut la condition sine qua non que l'Union Soviétique posa, pour lui délivrer un laissez-passer dans son espace aérien. C'est alors qu'elle sera confrontée à un autre chef-d'œuvre de femme, rencontre qui, après la divulgation de détails, sera immédiatement déchiquetée en histoires drôles, dans lesquelles, jusqu'à nos jours, on attribue les répliques à n'importe qui.

En réalité, quand les merveilleux acteurs, Rostislav Pliatt et Faïna Ranevskaya, venus admirer la Joconde, s'arrêtèrent modestement derrière les visiteurs stationnant droit devant le tableau, un monsieur au ventre pendouillant et à la nuque dont les plis ornaient ses épaules, avec un geste négligent du menton vers la légende, fit remarquer à sa dame :

— Tu sais, elle ne m'impressionne pas du tout, cette femme...

Ce à quoi, l'inimitable contralto de Ranevskaya tonna:

— Vous savez, cette femme avait impressionné tant de gens, durant tant de siècles, qu'elle en est arrivée à pouvoir choisir, qui elle veut impressionner et qui — non...

Il arrive que d'une légende à une histoire drôle, il n'y a qu'un pas. Et quatre clous...