Меню

Русский очевидецL'Observateur russeФранцузская газета на русском языке

Меню
четверг, 28 марта 2024
четверг, 28 марта 2024

Херманис и «Соня»

16:21, 27 сентября 2009Наши встречиРаспечатать

«Русский очевидец» побывал на спектакле Нового рижского театра, который сейчас выступает в Париже. Его художественный руководитель Алвис Херманис привез во французскую столицу спектакль «Соня» по рассказу Татьяны Толстой.

Херманиса отлично знают в Москве и в Германии. Прошлым летом он привозил свой спектакль на Авиньонский фестиваль. В Москве получил «Золотую маску», высшую театральную премию страны, в Европе — премию «Новая театральная реальность», тоже высшую в масштабе континента.

До 8 октября актеры труппы Херманиса будут играть «Соню» в парижском театре Silvia Monfort.

photo-pierre-antoine-grisoni

Photo: Pierre-Antoine Grisoni

Те, кто читал сборник рассказов Татьяны Толстой, «Соню» знает наверняка и тут же вспомнит ее по первой фразе, которой начинается и заканчивается действие: «Жил человек-  и нет его». Чтобы поставить спектакль на основе короткого повествования, в котором рассказывается о судьбе одинокой несчастливой женщины, и где и действия то мало, а так, все больше воспоминания, чувства, да эмоции, нужно даже не воображение, нужно какое-то особое понимание мира.

Алвиса Херманиса не зря наградили «Новой театральной реальностью», именно ее он и формирует (в лучших традициях Станиславского). Речь идет о пенсионерке конца 30-ых годов прошлого столетия. Режиссер выводит на сцену молодого, полноватого актера, которого такой же молодой и крепко сбитый коллега насильно переодевает в женщину. Натягивает на жертву комбинацию, платье, нахлобучивает парик. В голову начинают закрадываться нехорошие подозрения насчет трансвестии и прочих дешевых приемов. Но как только актер Гундарс Аболиньш завершает переодевание, случается полная метаморфоза, и все половые сомнения пропадают раз и навсегда.

Перед публикой женщина — грузная, неуклюжая, уродливая, но — женщина, и  ни одного процента мужской клетки в ней нет. Соня проживет на сцене, не проронив на протяжении всего спектакля ни слова, комментировать ее действия будет второй актер, Евгений Исаев.

Представьте, двое молодых современных мужчин пытаются воссоздать на сцене чисто женскую атмосферу и делают это так естественно, органично и без всяких задних мыслей, что начинаешь верить в ту всемогущую силу театра, которую он в последние десятилетия изрядно подрастерял.

pierre-antoine-grisoni

Photo: Pierre-Antoine Grisoni

Театр Херманиса, конечно же, театр деталей. Сцена напичкана мелочами, воссоздающими советский быт середины прошлого века. И все эти детали работают, театральная условность куда-то исчезает и на ее месте воцаряется полная настоящность. Уж если кулинарка Соня делает торт, то делает его не понарошку, и рассказчик Евгений Исаев уплетает его потом за обе щеки. Старая машинка «Зингер» строчит, никелированная кровать скрипит, как в старые времена, горит настоящая керосинка. И старый патефон, целлулоидные куклы, груда писем, которые раньше писались от руки — вся эта атрибутика прошлого века нужна не для того чтобы занять паузу, она — важная часть действия, той истории, которая разворачивается перед зрителем.

Гундарс Аболиньш совершает на сцене трудно объяснимое перевоплощение. В кино случаи переодеваний — дежавю, а «Тутси» Дастина Хофмана стала почти классикой. Но у Хофмана задача была легче, он играл мужчину, переодетого в женщину, но осознающего свою мужественность. Хофман ломал комедию, у Херманиса на сцене — мелодрама.

Аболиньш играет Соню и только ее, такой, какой ее придумала автор, да еще немую. Соню-дуру с невообразимыми бантами и мушкой на щеке, передвигающуюся как кляча, и вместе с тем обладающую какой-то странной пластичностью. На лице героини с бычьими глазами и отвисшей челюстью можно прочесть столько чувств и неуловимых волнений души, что эмоции хочешь-не хочешь начинают захлестывать.

В финале в блокадном Ленинграде Соня в полуобморочном состоянии идет на другой конец города, чтобы влить в умирающее тело своего (никогда не существовавшего, а рожденного воображением приятельницы) возлюбленного Николая банку томатного сока. Она склоняется над горой шуб и подушек, где по сюжету должна лежать умирающая подружка, разыгрывавшая бедную женщину полжизни (на сцене кровать, естественно, пуста). Французская молодежь, как и всякая другая на планете, с априорным предубеждением относящаяся к искусству старших и подхихикивающая над героиней на протяжении всего спектакля, та молодежь, которой и слово «блокада» не очень знакомо, тревожно затихает, боясь упустить малейшее Сонино движение. Тишина стоит мертвая, все ждут, случится ли у героини прозрение.

Как заставить современного зрителя жить тем, что происходит на сцене? Херманис сумел.

Елена Якунина

До 8 октября

Адрес: Theatre Le Monfort
Parc Georges Brassens, 106 rue Brancion - 75015 Paris
Метро; Porte de Vanves
авт. 58, 62, 89, 95, 191

Тел. 01 56 08 33 88

4 комментария

  1. Афанасий:

    Не будучи горячим поклонником Т.Толстой – уж очень мрачна — после просмотра вынужден признать, что постановщик и два парня сделали обыкновенное театральное чудо! Взяв рассказ в качестве повода, создали, как в песне, «маленькую жизнь» со всеми атрибутами, включая запахи.

    И как это раньше никто, даже Станиславский, даже после книги и фильма «Парфюмер», не догадался включить запахи в сценографию и в перформансы! А ведь очень действует и влияет, даже на уровне подсознания!

    Так вот они действительно погрузились сами и погрузили зрителя в эту маленькую жизнь. И нелегко после спектакля было выгрузиться. И не пугайтесь, что там было что-то о блокаде. Сделано там это ненавязчиво и незатерто. Французы вообще этого, похоже, не восприняли, им это было и не главное. Они въехали во что-то более всеобщее и дружно сказали « émouvante ! »

    Кто еще не успел посмотреть спектакль — настоятельно рекомендую. В Москве, говорят, попасть было посложнее.

  2. Крон:

    Да, это добросовестная работа, серьезная работа, которой может не хватает блеска, но компенсируется тщательностью. И довольно большой зал действительно почти полон. Не знаю, что стукнуло Татьяну Толстую, но она начинает рассказ в духе конструктивизма (наверное можно найти более точный термин) 20-х-30-х годов, которым увлекался и Набоков берлинского периода и создал например в этом плане превосходный рассказ, да вот позабыл название, там два брата, типа хулиганов, издеваются и наконец убивают своего скромного соседа. Режиссер возможно усилил эту тему, введя двух мужчин (грабителей?) и придал рассказу оттенок немецкого же эксперссионизма тех же годов с его гротеском и жестокостью. Один только огрех обнаружил я в аксессуарах спектакля: зачем ведро-то новое в последней сцене – старое потеряли что ли при переездах?

  3. Дарья:

    Про пключение запахов в спектакль хочу заметить, что такая практика применялась еще в начале ХХ века. Так что в этом плане Америку они не открыли.

  4. Кадет:

    Если нет желанияи испытать ощущение околпаченности, то смотреть этот спектакль никому не советую. В рассказе самом не было ничего глубоко трогающего, что ж тут делать режиссеру? И вот все вежливо сидят и ждут, когда что-то произойдет. А ничего не происходит — нечему! Потом все в недоумении уходят, но главное-то сделано — за билет вы уже заплатили. Интересно, кто-нибудь пошел на этот спекталь во второй раз?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Отправить сообщение об ошибке
  1. (обязательно)
  2. (корректный e-mail)