По наплыву посетителей на российских стендах Парижский книжный салон этого года с лихвой перекрыл рекорд 2005-го, когда, напомним, почетным гостем была Россия. Французы и русские у стенда «Русофонии» топтались в очередях к авторам, раздающим автографы, толпились на площадке Московского павильона, шли гуртом на презентации. На «Круглых столах» яблоку негде было упасть — устраивались даже на полу.

На стенде Российского центра науки и культуры ©Владимир Секлетов

Спектр представленных российских и переводных книг был разнообразен и обширен — от «Нанотехнологий» Нобелевского лауреата Жореса Алферова вплоть до легкого, как водород, творчества Б. Акунина. А еще мемуары Софьи Толстой, переписка Бориса Пастернака с Мариной Цветаевой (опубликованная по-французски в изд. «Сирт»), раритетные издания, детские книги...

Разнообразными были и темы дискуссий — поэзия постмодерна, трудности и тонкости проблематичного искусства перевода, влияние на французское общество эмиграции из России и судьбы российского писательского дела. Знаменитые и заметные современные литераторы обсуждали тему: «Оправдала ли ожидания новая русская литература?»

На сцене московского стенда предъявляли себя мэтры: Ольга Славникова, лауреат премии «Букера» 2006 г.; суперчитаемая суперзвезда исторического детектива — похожий на учителя гимназии Борис Акунин; массивный, как центурион, Захар Прилепин, бритоголовый «анфан террибль» нынешнего литературного десанта.

Бок о бок со звездами первой величины — звезды восходящие: Илья Кочергин, которому Захар Прилепин полушутливо предрекает «Нобелевку»; Максим Осипов, писатель-реалист (есть еще и такие!)

«Писатель — это прежде всего стиль», — провозглашает свое кредо Ольга Славникова, мастер рафинированной прозы.

«В эпоху блогосферы и Интернета читателя все труднее привлечь к книге», — возражает Илья Кочергин. «Сейчас люди предпочитают сверхкороткие тексты! И оттого, на мой взгляд, главная миссия писателя сегодня — это удержать, вернуть читателей, число которых в последнее десятилетие страшным образом сокращается!»

«Наше с вами слово — ново ли оно по-настоящему? И может ли литература вообще что-то обещать обществу? Скорее она обещает что-либо себе и только себе... Мы пришли в литературу в странное и сложное время, — продолжает Кочергин, — когда сместилось само понятие морали. И мы, дети своего времени, говорим старшему поколению: это вы должны нести ответ за нас, потому что это вы нас так воспитали!»

«В провинции писатель одинок и говорит с великими, что стоят у него на книжной полке. Их тексты часто кажутся наивными, столичная критика их порой игнорирует, зато в удаче и неудаче такой автор сосредоточен на сути», — замечает Максим Осипов. Этого врача-кардиолога, живущего в Тарусе, критика на скорую руку величает «вторым Чеховым». Как тут не вспомнить слова Ольги Славниковой о том, что «второй Достоевский» уже по самому этому определению — сразу десятый!

«Я не писатель, а беллетрист, единственный среди здесь собравшихся, — сообщает Борис Акунин. — Мой жанр — исторический детектив. Как вы знаете, в России в последние два десятилетия произошел мощный вброс детективного жанра в сравнении с советскими временами. В СССР тоже была организованная преступность, но о ней писать не разрешалось. Детектив был в застое. Как их писать, если преступник непременно стопроцентный мерзавец, а милиционер и следователь, наоборот, стопроцентно кристальные люди!»

Борис Акунин ©Владимир Базан

Думается, что Б. Акунину в эти дни было особенно комфортно на Салоне, где в одном выставочном пространстве встретились Москва и Япония (главный приглашенный гость — прм.ред.) — две стихии, близкие Акунину-Чхартишви́ли.

Лапидарное интервью

Еле пробившись сквозь толпу фанатов (вернее, фанаток), протягивавших «отцу Фандорина» на подпись его книги, программки, даже газетные клочки с его портретом, почти вплотную прижимаю диктофончик к писательским устам. В ожидании мудрых откровений почтительно задаю вопросы корифею, и в ответ получаю сверхсжатые реплики, еле слышимые в шмелином гудении хора поклонниц.

КС: — Григорий Шалвович, от ваших «Фандориныхъ» словно исходит аромат старинных духов марки «Дежа вю». Что собой представляют ваши романы? Стилистику? Стилизацию? Упражнение в стиле ретро в духе Мориса Леблана?

Б.А.: — Литературную стилизацию и упражнение в стиле, безусловно. Морис Леблан здесь ни при чем.

КС: — Вы демиург приключенческого жанра. Одновременно вы серьезный исследователь японской культуры. Какая из этих стихий по-настоящему ваша?

Б.А.: — Для Григория Чхартишви́ли — дальневосточная. Для Бориса Акунина — Москва, притом Москва прошлого и даже позапрошлого века.

К.С.: — Вы москвич, но при этом часто и подолгу бываете в Париже. Так где для вас главный источник вдохновения? Во Франции? В Москве? Либо, все же, в Японии?

Б.А. — Он в голове. У себя.

К.С.: — Фандорин — подлинник или подлог?

Б.А. — Ни то, ни другое.

К.С.: — А может быть, он — кукла? Нарочито условный героический персонаж в духе Арсена Люпена?

Б.А.: — Фандорин — литературный и деловой проект. Идеальный герой.

К.С.: — Как вы относитесь к развлекательной литературе? Считаете ли вы себя, невзирая ни на что, интеллектуальным писателем, который просто разыгрывает почтеннейшую публику?

Б.А.: — Я считаю себя беллетристом, который любезен народу.

К.С... — Появится ли потомок Фандорина на Болотной?

Б.А.: — Не исключено.

Так как же, все-таки, помешать человеку окончательно расстаться с книгой? За своего читателя писатели сегодня ведут неравный бой. И только благодаря их борьбе слово «художник», то бишь кустарь, пока еще не стало эвфемизмом слова «блаженный». А ведь именно без этих «блаженных» в мире через какое-то время полностью отмерли бы за ненадобностью и в силу рыночной логики эстетическое чутье и любовь к Слову.