Елена ЯКУНИНА

В парижском Центре Ж. Помпиду в 10-й раз прошли встречи «Литература в изгнании».

«Русские траектории» заняли три дня.

Писатель, вырванный из родного пространства, тема вечная. Назови явление изгнанием, ссылкой или добровольным отъездом.

М.Шишкин на встрече в Париже ©Е.Якунина

На круглых столах много внимания уделялось послереволюционной литературной эмиграции.

«Русского очевидца» заинтересовали феномены сегодняшнего дня. И, в частности, случай Михаила Шишкина, писателя, живущего в Швейцарии и при этом сумевшего собрать букет самых престижных российских премий. Причем за два романа — «Взятие Измаила» и «Венерин волос» — он получил сразу три литературных премии: «Большая книга», «Русский Буккер», «Национальный бестселлер».

Случай во всех отношениях уникальный.

Михаил Шишкин живет в Швейцарии, на родине своей супруги, с твердой уверенностью, что понятие «эмиграция» в современных условиях устарело так же, как и «телеграф» или «дилижанс».

«Самый интересный отрезок своей жизни я прожил в России, — говорит писатель, — потому что конец 80-х — начало 90-х — эпоха появления надежд. Мы перестали бояться, возникло чувство своей страны. И это было счастье! Я преподавал в школе, и мне казалось, что первое, что нужно сделать — это воспитать в детях чувство уважения к достоинству человека, потому что оно постоянно попиралось на всех уровнях: государства, семьи, школы. В России принято видеть виновных в демократах, коммунистах, евреях. Почему перестройка не удалась? Наверное, потому что я был плохим учителем».

Встреча в уютном зале Центра современного искусства заняла больше часа. «Русский очевидец» выбрал ее ключевые моменты.

Что значила для вас такая смена «прописки»?

Для меня смена страны — это в первую очередь отъезд «из языка». Я тогда понял, что нужно создавать свой язык, который будет актуальным до и после моей смерти.

Отъезд дал возможность посмотреть на русскую культуру и понять, что русская культура — не весь мир, а своеобразное гетто.

Сто лет назад Россия была столицей мировой литературы. В Ясную Поляну приезжали из-за границы на поклон, как на Святую землю. Потом произошли известные события, и возник феномен закрытого помещения, когда люди перестали интересоваться тем, что происходит за стеной, выработался свой круг интересов, свои шутки.

Русская литература настолько долго варилась в собственном соку, что стала рассказывать лишь о своих экзотических проблемах, неинтересных для остального человечества. Тиражи переводов современных произведений минимальные, и читают эти книги те, кто интересуются Россией, а не, например, детективом как жанром. Т.е. это те люди, которые хотят понять через криминальное чтиво, что происходит в России.

А если читатель хочет узнать что-то о себе, он возьмет новый перевод Толстого. Благодаря отъезду я увидел, что писать надо не об узких проблемах, а о человеке.

Какие вопросы начинают мучить вне привычной среды обитания?

Автор живет в своем мире, где все улицы знакомы, а у людей привычные имена. Перебравшись в Америку, Израиль или Швейцарию, начинаешь спрашивать себя — о какой жизни писать, какими именами называть, на какой улице селить героев? О каком опыте, собственно, рассказывать?

Отъезд делает очевидным, что ни одиночество, ни счастье или любовь от географии не зависят. Все в личном опыте накопленного счастья и горя, которые ты отдашь своим героям. Вначале за границей по инерции идут тексты о прошлом, люди продолжают писать о России, живя за ее пределами. Хотя то знание страны, которым они обладают, неактуально. Сейчас в России изменения происходят каждые полгода. Приехав туда, ты уже не понимаешь новых слов, шуток и о чем идет речь. Поэтому необходимо создать некий свой мир, который всегда и везде, и где название мест неочевидно. Тот мир, который будет актуальным для китайца, русского и француза.

Отъезд помогает это понять.

Что чувствует писатель, видя свои произведения, вышедшие на другом языке?

Идеален перевод на тот язык, которого я не знаю. Берешь в руки китайское издание, и где начало, где конец — непонятно. Сплошные пиктограммы. Твой текст перевели на картинки. Китайский переводчик, который русский язык и литературу знает, наверное, лучше, чем я, сказал мне: «Михаил Павлович, когда я первый раз прочитал вашу книгу, я ничего не понял, но я был восхищен». Вот вам пример идеального читателя. Он не должен все понимать, но его должна восхищать книга, в оригинале она или нет.

Самый плохой опыт — перевод на язык, который ты знаешь. Сейчас работаю с гениальным переводчиком на немецкий, который сделал очень хороший текст и который меня немало огорчил, потому что я вижу, что при переводе неизбежно пропадает. Ведь можно перевести метафоры, палиндромы, но нельзя перевести самого читателя.

Как выглядит ваш читатель?

В Москве ко мне подошла читательница и сказала: «Ваши книги для меня спасли русскую литературу». В этот момент уже можно умирать от счастья. Вот такого иностранного читателя не появится.

У кого на Западе тиражи и кто занимает нишу русского писателя? Тот, кто на самом деле таковым не является. Тиражи в Германии у Владимира Каминера, во Франции — у Андрея Макина. Я их знаю лично, очень симпатичные люди, но к русской литературе отношения не имеющие. Они пишут на языке страны, знают чаяния читателей и обслуживают их ожидания. Но на русский язык их перевести невозможно, получится набор банальностей, потому что их произведения ничего не говорят о русской литературе, но много о читателе, на которого они рассчитаны.

А российский читатель?

Так повелось, что в России писатель никогда не зависел от читателя. В СССР самые читаемые книги никогда не публиковались, они выходили в самиздате. А большие тиражи были у тех, которых не особенно и хотелось-то читать. Но тот же Шаламов все равно писал бы, даже если б знал, что у него не появится ни одного читателя. Это такая русская традиция — писать не на продажу, а для решения своих внутренних проблем.

Да, в 90-е пришло искушение бестселлером, совсем иное отношение к литературе — как к заработку.

Мне повезло: мои книги были опубликованы и получили премии. Но если бы этого не произошло, я все равно написал бы свою последнюю книгу «Письмовник». Читатель, безусловно, нужен, желательно идеальный — тот, которому ты доверяешь как коллеге.