«Русский очевидец» продолжает знакомить читателей с концептуальными соображениями Дмитрия Гузевича ( известного историка, работающего в Париже) относительно создания музея наследия российской эмиграции во Франции. На этот раз имеем удовольствие представить и его неизменного соавтора и супругу Ирину Гузевич, сотрудницу Центра Мориса Альбвакса Школы высших социальных исследований в Париже. Оба они, соответственно кандидат и доктор наук, оказывают Ассоциации «Зарубежная Россия» обширную помощь в качестве научных консультантов музея.

(продолжение)

Дмитрий и Ирина Гузевич

Ни западная, ни, тем более, восточная, просоветско-пророссийская концепция войны не желает учитывать различные маргинальные и повстанческие группы, которые выходят за границы «Сопротивления» (каждая из историографий при этом, — восточная и западная, — опираются на свои критерии, поэтому списки этих групп не совпадают). Они никому не выгодны, но без них войны не понять. Жестокость захлестывала во всех группах; «беленьких» среди них не было. Но это не значит, что там не было порядочных людей, и что они не отражали интересы определенных групп населения, которые все являлись жертвами этой бойни. Единственные воинские подразделения, где в принципе невозможно было остаться человеком, — айнзацкоманды. Во всех остальных человек мог сопротивляться втягиванию в преступление. «Неудобство» повстанческих и маргинальных групп для послевоенной историографии и послевоенного европейского сознания, а также преступления, которые за ними числятся, — отнюдь не причина, чтобы ныне отказываться от их изучения, как, впрочем, и для того, чтобы скрывать преступления победителей.

Ну а потомки военнопленных, выживших в нацистских концлагерях, или их внуки когда-нибудь должны будут поставить памятник генералу Власову и его движению: это была единственная сила в течение всех лет войны, которая последовательно добивалась смягчения режимов в лагерях, вне зависимости от того, записывались люди в их подразделения либо нет, и без различия национальностей (кстати, они не допустили у себя реальной антисемитской пропаганды. И это под оком Гестапо! Более того, идеолог власовского движения, по-видимому, сам еврей, М.А.Зыков, редактор власовской газеты «Заря», погибший осенью 1944 г. в гестаповских застенках, в ответ на требования немецких цензоров изобрел метод буквального цитирования нацистского официоза «Фëлькишер Беобахтер». Это, как правило, избавляло от необходимости включения антисемитских пассажей в другие материалы газеты). И в том, что в 1943 г. ситуация в лагерях для военнопленных серьезно изменилась, помимо чисто объективных обстоятельств, есть и их доля труда. А это сотни тысяч спасенных жизней.

Если в разговоре о первой волне идет речь о том, что ее надо изучать в комплексе отдельных составных групп, то при изучении второй (уже советской) задача усложняется. Ее в принципе невозможно понять без понимания учета взаимодействия с эмиграционными группами из Восточной Европы: польской, югославской, венгерской и др. Это ставит вопрос о сотрудничестве музея российской эмиграции с соответствующими образованиями в эмиграционных группах бывшего социалистического лагеря.

С третьей волной — диссидентской и, в значительной степени, еврейской, в целом проще: многие из этих людей живы до сих пор; имеется немало исторических свидетельств; они почти все — письменные (в отличие от второй), и многое известно, зарегистрировано и изучается. Но опять-таки, основное внимание обращается на документы (хотя и с ними далеко не всегда хорошо), и намного меньше — на объекты музейного хранения, которые, помимо своей художественной ценности, являются такой же группой источников, несущих информацию о явлении, как архивные материалы.

И, наконец, 4-я волна. Среди нее есть и беженцы (особенно с национальных окраин), но в своей массе она экономическая и профессиональная. Эти люди очень тяжело общаются друг с другом и почти не создают «землячеств» (исключая территории их суперскопления: Нью-Йорк, Израиль и некоторые другие). Франция, в реальности, в них не входит.

Важно учитывать и национальную составляющую четвертой волны (еврейскую, немецкую, финскую, греческую, шведскую и т.п.). В отличие от чисто экономической и профессиональной миграции, эти национальные группы более компактны, и у многих есть землячества (хотя бы в виде общин при синагогах в Германии).

Была еще волна, которая «номера» так и не получила — дореволюционная. Поскольку она была в основном революционной (и к тому же в значительной степени еврейской), то сохранение ее реликвий во Франции в целом поддерживала Французская компартия (или СССР через ФКП). Естественно, поддерживала революционную составляющую (хотя они не всегда разделимы). Но ФКП сейчас и себя-то поддерживать не может. Парадокс в том, что значительная часть этой революционной эмиграции после 1917 г. плавно переросла в первую волну (в «белую эмиграцию»), а многие успели побывать в России и поучаствовать в проходившей там борьбе. И многое еще сохранилось.

Особо следует подчеркнуть, что любые волны эмиграции определяются, как правило, неприятием режимов и ситуаций на территориях исхода. Поэтому для академического изучения явления мы должны полностью абстрагироваться от любых идеологических предпочтений. Другой вопрос, как политика использует полученное знание.

Следует констатировать, что многие из этих людей готовы поддерживать контакты с Россией и максимально ей помогать (и в исследовательской среде, и в среде бизнеса). И музей, в который поверят как не в однодневку, а в серьезную постоянную организацию, мог бы послужить одним из центров, содействующих налаживанию связей представителей эмиграционных волн с демократической Россией. Любые усилия в этом направлении будут способствовать национальному примирению в современной России, а также упрочению того европейского пространства, органической частью которого она является.

Дмитрий ГУЗЕВИЧ