Действующие лица: Эммануэль Каррер, французский романист и биограф, автор книги «Лимонов». Вернер Херцог, немецкий кинорежиссер, снявший между 1972 и 1982 годами шесть вполне гениальных фильмов,

Эммануэль Каррер ©DR

после чего впавший в посредственность. Эдуард Лимонов, советско-русский поэт, мемуарист, авантюрист и политический деятель, личность вполне неординарная.

Один эпизод и 7 страниц последующих размышлений Каррера в книге «Лимонов» заинтересовали меня. Может, кому-то тоже захочется понять скрытую механику жизни...

Гостиничный номер, занимаемый Херцогом в период Каннского фестиваля. Входит посетитель. Это юный Эммануэль Каррер, начинающий кинокритик, которому поручено взять интервью у Херцога по случаю присвоения тому премии. На столике Эммануэль видит свою книжку. Это его первая. К тому же, это восторженный отзыв о фильмах Херцога.

Каррер (волнуясь при встрече со своим кумиром):

— Я вижу, что вам ее передали..., я знаю, что вы не читаете по-французски, но...»

Херцог (смотрит на него некоторое время в молчании и потом голосом очень низким и вместе с тем очень мягким, совершенно великолепным голосом, который Каррер запомнил на всю жизнь, произносит):

— Я предпочитаю не говорить о ней. Я знаю, что это чушь собачья. Давайте работать.

Под «работать» понимается брать интервью. Эммануэль, придя в себя, включает магнитофон...

Сейчас, 30 лет спустя, он пишет:

«Я всегда искал объяснение тому поступку. Какое удовлетворение мог он получить, беспричинно и хладнокровно оскорбляя мальчишку, который пришел к нему выразить свое восхищение? Он не читал книги, и даже если она плохая, это ничего не меняет. Херцогу, способному на проникновенное сочувствие глухонемому туземцу или бродяге-шизофренику, юный очкарик-кинолюбитель представлялся клопом, заслуживающим быть морально раздавленным. И я оказался для него идеальным клиентом.

Несмотря на все, я продолжаю восхищаться этим человеком и думаю, что он очень удивился бы, если бы я напомнил ему о том, что он совершил».

Полагаю, что все мы, как и Каррер, носим в душе подобные раны. И мы все их наносим другим, порой даже не замечая того. Но зачем? Вот какая ассоциация возникает у меня.

Будни большого курятника. Куры бродят во всех направлениях, изредка нанося удары клювом направо и налево. Но опытный наблюдатель видит четкий порядок в этом с виду хаотическом процессе. Есть курица-альфа, которая клюет всех, а ее не трогает никто. Есть курица-бета, которая клюет всех, кроме альфы. В самом низу иерархии влачит жалкое существование омега, которую клюют все, а она не смеет никого.

Тот же курятник, раннее утро. Пусто — все куры еще спят на насестах. Лишь на полу лежит пара-другая омег. Вскрытие покажет, что они погибли не от клевков. На самом деле, клевки даются не для того, чтобы ранить, они даются чисто механически, инстинктивно, единственно для того, чтобы напомнить, кто есть кто в куриной иерархии. Омеги погибли просто от нервного истощения в ожидании очередного удара.

Это знаменитый pecking order (англ.) — порядок клевания, нынче известный всем этологам. Иерархия, подобная куриной, есть у всех стадных животных. И тот удар, который Херцог нанес юному Карреру, был типичным клевком. Он мог быть совершенно спонтанным, это бывает сплошь и рядом; но, возможно, был спровоцированным: вот еще один, докучливый, пристает ко мне, великому, с проталкиванием своих книжек. Что он, в самом деле, не понимает, кто он и кто я?

Вряд ли Каррер осознал, что пал жертвой сведения счетов по куриным правилам чести, но самую суть проблемы он понял. Он понял совершенно отчетливо, что это был один из эпизодов всеобщей борьбы всех против всех за честь, за место в престижной иерархии.

Не он первый. Еще великий классический философ Томас Гоббс (1588—1679) писал о «войне всех против всех» в «естественном», то есть в гипотетическом догосударственном анархическом состоянии человечества. За что прослыл человеконенавистником. Что, конечно, несправедливо. На самом деле, Гоббс больше интересовался инстинктивной склонностью человека бороться за первенство во всех разнообразных ситуациях. Но человечеству не понравилось такое свое отражение в зеркале Гиббса, и оно забыло о нем, злопамятно запомнив лишь «войну всех против всех».

А вот как формулирует то же самое Эммануэль Каррер: «Я постоянно выстраиваю подобные иерархии и, как и Лимонов, я не в состоянии при встрече с себе подобными не стараться определить, более или менее сознательно, выше ли я него или ниже, испытывая при этом соответственно облегчение или огорчение». Я выделил эту фразу потому, что она кажется мне очень верной, я нигде больше не встречал ее, но зато она в свое время часто повторялась в наших беседах «за жизнь» с Лимоновым. Помню, как однажды в итоге Лимонов произнес задумчиво: «Да, я, видимо, очень состязательный человек». Еще бы не состязательный — в своих последующих сочинениях он старался принизить чуть ли не всех писателей. Я лично помню только двоих, которых он пощадил — это Маяковский и Синявский. Ну и, конечно, Леопольд Сенгор. Подобного экстремизма, пожалуй, и не сыщешь больше в литературе. Но зато эта состязательность, как считает Каррер, — источник необычной воли и энергии этого человека, и я думаю так же.

Однако для самого Каррера вышеприведенная фраза является источником постоянных мучений и угрызений совести. Она кажется ему настолько ужасной (и не ему одному), что он готов обратиться к буддизму, в котором отыскал формулу-противоядие от этой напасти.

Не надо! Не нужно ни угрызений, ни буддизма, ибо все устроено очень правильно. Нам нужна наша состязательность, чтобы бороться, не останавливаться, сохранять энергию и самодисциплину. Чтобы быть эффективной единицей общества, пусть и идущей к своему индивидуальному успеху. Это не страшно, потому что у нас есть (как, впрочем, и у животных) и противоположное: альтруизм, способность постоять за своих, чтобы идти к коллективному успеху — своей группы, своей нации, своего биологического вида. В нашей психике нет ничего лишнего, вредного, и мы вооружены всем необходимым. Для победы.

Арвид КРОН