Успех крайне правых в Европе порождает все больше дискуссий, также как и само явление, которое больше нельзя объяснить исключительно протестным голосованием. Впору задуматься, каким образом ультраправые партии вышли из периферийной зоны и стали полноправными игроками политической арены, а те, что составляют парламентское большинство, стремительно теряют популярность.

Май 2012 г, за неделю до президентских выборов во Франции | Une semaine avant les élections présidentielle, mai 2012 Photo: Vladimir Bazan

2014 год оказался богатым на противоречивые результаты. Почти полгода назад отгремели выборы в Европарламент, которые отличились не только рекордно низкой явкой (42,54%), но и исключительно высокой поддержкой ультраправых и правопопулистских партий, в том числе Национального фронта во Франции (Front National), Партии независимости соединенного королевства (UKIP) в Британии, Австрийской партии свободы (Freiheitliche Partei Österreichs). Последняя, по сравнению с двумя предыдущими, хотя и не пришла первой, но получила хороший результат (19,72% и третье место). К тому же, Австрийская партия свободы уже с конца восьмидесятых является серьезным игроком на австрийском политическом поле.

Сегодняшняя ситуация, которую многие называют опасной, получила разнообразные интерпретации: протестное голосование, разочарование антикризисной политикой, реакция на сложную экономическую ситуацию и, разумеется, санкции действующих правительств — такие объяснения можно чаще всего услышать от потерпевших крах «гигантов» — социалистов и правоцентристов во Франции, лейбористов и консерваторов в Британии. Однако резкий поворот вправо нельзя полностью подчинить логике наказания действующих правительств. Эта ситуация идет в ногу с тенденциями евроскептицизма и национализма, которые являются частью идеологии каждой из крупных ультраправых партий, чей успех подтвердился на выборах-2014.

Ярко выраженное неприятие евроинтеграции логично вписывается в период кризиса доверия к работе европейских финансовых механизмов, которые так и не справились с упадком экономики, в частности в южных странах Европы. Повсеместно укрепляется убежденность избирателей в том, что общеевропейская экономическая политика служит исключительно крупному капиталу: единственными в выигрыше остаются частные банки, которые получают щедрые проценты от займов, сделанных в пользу поддержки стран с финансовыми затруднениями. Последние, в свою очередь, с этими же затруднениями и остаются, не имея возможности выйти из порочного долгового круга. Еще один важный экономический аспект, который объясняет лояльность избирателей к ультраправым, в том числе во Франции — это излишняя поддержка государством крупных предприятий, которая, по убеждению многих, идет в убыток социальной сфере. И в этом активно участвуют те же социалисты в главе с президентом и назначенным в марте этого года премьер-министром, который открыто и неоднократно признается в любви к предприятию (j'aime l'entreprise). Все эти причины привели к тому, что избиратели, чьи голоса традиционно принадлежат левым партиям, на этот раз сделали свой выбор в пользу Марин Ле Пен. Так, по данным исследования, проведенного институтом опроса общественного мнения Ipsos, среди отдавших свой голос «Национальному фронту», 43% рабочих, 38% служащих, а 37% не имеют диплома о среднем образовании.

Стоит подчеркнуть, что уход части левого электората к ультраправым партиям — явление не новое. Подобный феномен наблюдается в Западной Европе с начала девяностых, но именно в 2014 он достиг своего пика, как во Франции, так и в Великобритании.

Другое важное событие 2014 года оказалось не менее противоречивым. Референдум о независимости Шотландии 18 сентября, в ходе которого мобилизовалось ранее относительно молчаливое антисепаратистское большинство, показал результаты в 55,3% против и 44,7% за.

На первый взгляд, связь между отказом шотландского народа от независимости и поддержкой правого сектора кажется эфемерной. Однако этот отказ негласно демонстрирует очевидный евроскептицизм со стороны шотландцев, идущий вразрез со взглядами премьер-министра и главного борца за независимость Шотландии Алекса Салмонда. Лидер шотландской национальной партии считает участие в Европейском союзе безусловным благом и серьезным аргументом для отделения от Великобритании, в то время как Лондон обещает провести референдум на тему выхода из Евросоюза в 2017 году. Еще более сильные лозунги этого плана выдвигает партия Независимости Соединенного Королевства, которая и получила большинство голосов на выборах в Европарламент. К тому же, последняя предлагает жесткие антииммиграционные меры, которые поддерживаются британцами. Стоит напомнить, что именно в Великобритании столкновения «коренных» британцев и сил полиции с цветным населением принимали наиболее острый характер на протяжении многих лет, от событий в Ноттинг-Хилл в 1958 до стычек 2011 года, распространившихся в первую очередь в мультиэтнических и неблагополучных кварталах Лондона. Кажется общим местом, что в ситуации экономического кризиса люди склонны искать виновных среди «чужаков», даже если последние — граждане страны; однако беспрецедентная популяризация таких взглядов говорит либо о диагнозе, который можно поставить обществу, либо о том, что все несколько сложнее, чем представляется на первый взгляд.

Относительно успеха партии Ле Пен во Франции, политолог Маривонн Боннар (Maryvonne Bonnard) отмечает, что речь больше не идет о протестном голосе: «Национальный фронт отныне набрал силу по всей Франции, а не только в конкретных регионах. К тому же, Ле Пен удалось получить голоса, традиционно находящиеся на других политических платформах. Так, за „Национальный фронт“ стали голосовать пожилые люди (старше 60 лет), в большом количестве практикующие католики, а также многократно возросло количество рабочих, поддержавших идеи Ле Пен. Побыв свидетелями регулярной ротации правых и левых во власти, многие избиратели разочаровались и в тех, и в других. Поэтому в последнее время укрепилась идея о том, что „Национальный фронт“, в отличие от других, у власти никогда не был, и нужно дать ему шанс; электорат Ле Пен надеется на изменения, которые, по их мнению, не произошли ни при Саркози, ни при Олланде».

Складывается впечатление, что именно определенного рода любопытство и желание кардинальных перемен толкают европейцев на выбор в пользу ультраправых. Сложно судить о том, насколько этот голос сознателен, однако совершенно неуместно утверждать, что Европа возвращается к 36-ому году. Перед нами кардинально другой политический контекст, который если и порождает фрустрацию, то не дает причин для подобных преувеличений. Абсолютно точно то, что в эпоху кризиса идей, крайности становятся привлекательными, по крайней мере, гораздо более привлекательными, чем однообразные лозунги все более похожих друг на друга «традиционных» партий, которых как бы заставляют понять, что излишняя инертность — прямой путь в небытие.