VIII Салон русской книги прошел в Париже. На нем побывал «Русский очевидец».
Восьмой традиционный парижский Салон русской книги состоялся с 29-го по 31 октября в Российском центре науки и культуры (61, rue de la Boissière). Салон собрал более 40 участников – российских и французских авторов и издательств. В их числе почетный гость Салона, издательский дом «Арт-Волхонка». Презентацией его альбомов и книг по истории, искусству, обращенных не только к взрослому, но и юному поколению, и открылся Салон.
A Paris, a eu lieu le 8ème Salon du livre russe. « L’observateur russe » s’y est rendu.
Le 8ème Salon du livre russe s’est tenu du 29 au 31 octobre au Centre de Russie pour la science et la culture (61, rue de la Boissière). Le Salon a réuni plus de 40 participants – des auteurs et éditeurs russes et français. Parmi eux, l’invité d’honneur du Salon était la maison d’édition « ART-Volkhonka ». Le Salon s’est ouvert sur la présentation de leurs albums et de leurs livres d’histoire ou d’art, adressés non seulement aux adultes mais aussi à la jeune génération.
Тетрадь из прославленного Дневника М.Башкирцевой. Photo: РЦНК|CRSC
Удивительное качество подобных литературных мероприятий – это выстраивание, вольное или невольное, временно-тематической перспективы. И на нынешнем Салоне русской книги камертоном был неозвученный слоган «Оглянись вперед!»
Все три дня посетители Салона листали книги, в основном посвященные исторической проблематике. В их числе чудесный альбом Мартин Берто «Сергей Волконский – Реймский князь» (Martine Bertho. Serge Wolkonsky prince de Reims, Еdit. Le Pythagore, Chaumont, 2013). Здесь же книга Каролин Шаррон «Фаберже – путь от царского двора к изгнанию». А о смене времен глаголил парижский литературный альманах «Глаголъ», представленный в Центре 30 октября издателем Владимиром Сергеевым.
Ce qui fait la qualité exceptionnelle de semblables événements littéraires est la mise en relation, volontaire ou involontaire d’horizons thématiques temporaires. Et dans l’actuel Salon du livre russe le slogan implicite était « Regardez vers l’avant ! ».
Pendant trois jours les visiteurs du Salon ont feuilleté les livres, principalement consacrés à une problématique historique. Parmi ceux-ci, le merveilleux album de
Martine Bertho, « Serge Wolkonsky, prince de Reims » (Editions Le Pythagore, Chaumont, 2013). Ou encore, le livre de Caroline Charron, « Fabergé, de la cour du tsar à l’exil ». Et sur le changement d’époque l’almanach littéraire parisien « Glagol », présenté au Centre le 30 octobre par l’éditeur Vladimir Sergueïev.
[KG1j6h2oqcE]
«...История закончилась. Закончилась и идеология. И ныне нам остается лишь оно – задавать самим себе вопрос: кто мы такие?» – начал свое выступление почетный гость Салона Роберт Вачаганович Енгибарян, потомок армянских репатриантов, ныне директор российского международного института управления МГИМО. На протяжении истории литературы дипломаты не раз искушали перо изящной словесностью. Вот и сегодня, вслед за Тютчевым и Бомарше, маститый автор 150 трудов по истории унизился-таки до смиренной прозы!
Заключительный, третий, день Салона был по существу почти целиком посвящен 130-летию со дня смерти Марии Башкирцевой (1858—1884 гг.) «Рано угасшей звездой» называет М. Башкирцеву в своей книге инициатор коллоквиума Татьяна Швец, основательница российского «Фонда возрождения памяти Марии Башкирцевой».
...На скромной программке – юная женщина с детски припухлым ртом и горящим взглядом из-под копны белокурых локонов. Муся Башкирцева с колыбели была щедро оделена богами. Богатая, знатная, любимая всеми, она была певицей, поэтом, блистательной художницей, чье творчество восхищало Сурикова и Левитана.
У этой Судьбы с большой буквы – свои причудливые завитки, свой особый оттиск в коллективной памяти. Для Франции Мария Башкирцева (1858 — 1884) – неотъемлемая часть культурного наследия страны. Ибо эта уроженка Полтавщины провела большую часть жизни на родине своей бабушки, в Париже. Там стяжала она и прижизненную известность, и посмертную славу, к которой стремилась, сжигая себя.
«Она – легенда. Любой мало-мальски просвещенный француз знает имя Marie Bashkirtseff», – сказал на открытии коллоквиума гендиректор Национальной библиотеки Франции Брюно Расин. «Нынешнее событие не может оставить равнодушным меня лично, – добавил он. – Брат Башкирцевой – мой предок». На коллоквиум глава Национальной библиотеки привез реликвию – две тетради из прославленного Дневника, не так давно приобретенного Национальной библиотекой для отдела рукописей. И гости коллоквиума чуть не со слезами подвигались цепочкой мимо стеклянного гробика с этими тетрадками, последними в жизни художницы.
Ее «путь наверх в искусстве» был «неимоверно труден». Ибо судьба отнимала у Марии свои дары один за другим. Унесла голос стремительно развивавшаяся чахотка (а ведь Муся мечтала о карьере оперной дивы). Затем болезнь выбила из рук кисть. Лишь одного рок так и не смог у нее забрать – ее исповедальное творчество. В вечность Мария Башкирцева вошла благодаря своему «Дневнику». Она вела его по-французски день за днем, час за часом всю вторую половину своей краткой жизни, заполняя записями, порой весьма эксцентричными, страницу за страницей общим числом свыше двух с лишним тысяч! Этот «Дневник», пусть даже адаптированный издавшими его в 1893-м году родственниками, считается мировой классикой. Он входит в обязательный список литературы студентов-филологов Франции.
Мария Башкирцева стала первой русской женщиной-художницей, чьи работы приобрел Лувр. В Ницце, где художница подолгу гостила, её именем названа одна из улиц. Здесь же, в особняке Льва Викторовича Кочубея (1810—1890), где с 1925 года находится Музей изящных искусств, хранятся девять картин и рисунки Марии Башкирцевой. С 1988 года ежегодно лучшему молодому художнику Франции присуждается премия ее имени. Но вот парадокс: эта безмерно одаренная юная женщина, чьи творения потрясли Францию, Грецию, США, Нидерланды, Великобританию, Чехию, в советское время была на родине забыта почти полностью. Лишь в 1991 году, на пике перестройки, в Москве вышел сокращённый вариант ее «Дневника». Но лишь сейчас ее соотечественники растерянно и изумленно начинают оглядываться на ее жизнь и судьбу. Тому доказательство – переведенная с французского биография-эссе Колетт Коснье «Мария Башкирцева», а также роскошный альбом «Избранница судьбы Мария Башкирцева».
На коллоквиуме а Русском центре упоминалось и о том, что в собрании сочинений Ги де Мопассана сохранена переписка великого писателя с Марией Башкирцевой. Эта переписка длилась до весны 1884 года. А через полгода Мария Башкирцева, 25-летняя гениальная художница, вдохновившая Марину Цветаеву и восхищавшая Грету Гарбо, скончалась.
«Это была единственная Роза в моей жизни, чей путь я усыпал бы розами, зная, что он будет так ярок и так короток!» – изрек Мопассан, посетив ее мавзолей, увенчанный православным крестом.
«Страсть к кладбищам – очень русская черта», – иронично писал И. Бунин. Утром 31 октября на кладбище Пасси, близ Эйфелевой башни, была отслужена панихида. Приверженцы и друзья Башкирцевой собрались у входа в часовню-мавзолей, воздвигнутый Эмилем Бастьен-Лепажем в месте упокоения «жертвы жребия, избранницы судьбы».
В ее мавзолее на кладбище в Пасси, как в египетской усыпальнице, все, что окружало покойницу при жизни и могло пригодиться в царстве мертвых. Сквозь толстое, оправленное в медные потемневшие переплеты тусклое стекло можно, если повезет, увидеть ее стол, засохшие цветы в вазе, бюсты, большую неоконченную картину, полосатое кресло, бра на стенах. Увы, это место последнего упокоения выглядит вовсе не живым (да простится мне каламбур!) О чем с оправданным беспокойством поведала собравшимся глава российского Фонда Башкирцевой Татьяна Швец:
«Земля под могилой была выкуплена матерью Башкирцевой и оплачена на 50 лет вперед. Когда пришло время платить, денег не было, и наследники продали землю и часовню какому-то американцу. Американец умер, не оставив наследников, а нынешний французский претендент на наследство, внучатый племянник Башкирцевой Филипп Каре, не может доказать свои права (…) Сейчас, когда мы создаем в России музей, нам очень трудно отыскивать отдельные вещи, которые принадлежали Марии. А тут многое собрано воедино, но нет возможности сохранить это, потому что все находится в сырой часовне. Я боюсь, что, когда мы через несколько лет добьемся разрешения на реставрацию и консервацию этих вещей, будет поздно: мы прикоснемся, и все рассыплется», – опасается глава Фонда.
Все же заканчивать на подобной грустной ноте свой рассказ мне не хотелось бы. Не лучше ли завершить его строками Марины Цветаевой, открывшими коллоквиум:
Вечерний дым над городом возник,
Куда-то вдаль покорно шли вагоны,
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,
В одном из окон полудетский лик.
С той девушкой у темного окна
Виденьем рая в сутолке вокзальной
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему она была печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может, ей – и в небе счастья нет?
Фоторепортаж с Салона здесь:
« … L’histoire est terminée. Terminée est l’idéologie. Et maintenant il nous reste simplement à nous poser la question : Qui sommes-nous ? » Ainsi commença le discours de l’invité d’honneur du Salon, Robert Enguibarian, un descendant de rapatriés américains, actuellement directeur de l’institut d’Etat des relations internationales de Moscou (MGIMO). Au cours de l’histoire de la littérature, les diplomates ont plus d’une fois essayé la plume avec des lettres élégantes. Voilà donc aujourd’hui, dans le sillage de Tiouttchev et Beaumarchais, un éminent auteur de 150 ouvrages au sujet de l’histoire s’est abaissé à l’humble prose !
La troisième et dernière journée du Salon était presqu’exclusivement consacrée au 130ème anniversaire de la disparition de Marie Bashkirtseff (1858—1884). « Une étoile vite éteinte » comme l’appelle, dans son livre l’initiatrice du colloque Tatiana Schvets, fondatrice du « Fond Russe au renouvellement de la mémoire de Marie Bashkirtseff ».
…Dans le programme modeste, il y a cette jeune femme avec une bouche enfantine gonflée et un regard enflammé sous une masse de boucles blondes, Marie Bashkirtseff, qui depuis le berceau avait reçu des dieux de nombreux dons. Riche, noble, aimée de tous, elle était chanteuse, poète, une peintre brillante, dont l’œuvre a fasciné Sourikov et Levitan.
Cette « Destinée » avec une majuscule a laissé ses spirales farfelues, son empreinte propre dans la conscience collective. Pour la France, Marie Bashkirtseff (1858—1884) est une partie importante du patrimoine culturel du pays. En effet, cette native de Poltavchtchina a passé la plus grande partie de sa vie dans la patrie de sa grand-mère, à Paris où elle a acquis la célébrité de son vivant et une gloire posthume, qu’elle avait si ardemment cherchée.
« Elle est une légende. N’importe quel français plus ou moins cultivé connait le nom de Marie Bashkirtseff » prononça à l’ouverture du colloque le directeur général de la Bibliothèque nationale de France, Bruno Racine. « L’événement actuel ne peut me laisser personnellement indifférent – ajoute-t-il – le frère de Bashkirtseff est mon ancêtre. » Au colloque, le chef de la Bibliothèque nationale a apporté deux reliques – deux cahiers du célèbre Journal, récemment acquis par la Bibliothèque nationale pour le département des manuscrits. Les invités du colloque presqu’en larmes s’avançaient difficilement, comme devant un cercueil en verre, face à ces cahiers, les derniers de la vie de l’artiste.
Son « chemin au sommet de l’art » était « incroyablement difficile ». Car le destin enleva à Marie ses dons l’un après l’autre. Une phtisie progressive lui rafla la voix précipitamment (alors que Marie rêvait de faire une carrière de diva d’opéra). Ensuite la maladie lui ôta le pinceau des mains. Il n’y avait qu’une seule chose que le destin n’a pas pu lui prendre – son œuvre confessionnelle. Marie Bashkirtseff entra dans la postérité grâce à son « Journal ». Elle a transcrit en français, jour après jour, d’heure en heure, l’intégralité de la seconde moitié de sa courte vie, remplissant son journal d’écrits, parfois très excentriques, pages après pages sur environ plus de deux milles ! Ce « Journal », adapté pour l’édition en 1893 par des parents, est considéré comme un classique mondial. Il compte parmi les lectures obligatoires des étudiants philologues de France.
Marie Bashkirtseff est devenue la première femme-peintre russe, dont les œuvres ont été acquises par le Louvre. À Nice, où l’artiste était en visite pendant une longue période, on a baptisé une rue à son nom. Là-bas, dans l’hôtel de Lev Viktorovicth Kotchoubeï (1810—1890), où depuis 1925 se trouve le Musée des beaux-arts, on a conservé neufs tableaux et dessins de Marie Bashkirtseff. Depuis 1988, chaque année, le meilleur jeune peintre de France se voit décerné un prix à son nom. Mais voilà le paradoxe : cette jeune femme munie de grands talents, dont les œuvres ont chamboulé la France, la Grèce, les Etats-Unis, les Pays-Bas, la Grande-Bretagne, la Tchéquie, fut à l’époque soviétique presque complètement oubliée dans sa patrie. Seulement en 1991, au sommet de la perestroïka, sortit à Moscou une variante abrégée de son « Journal ». Mais ce n’est que maintenant que ses compatriotes, avec effarement et hébétement, commencent à jeter un œil sur sa vie et son destin. La preuve en est la traduction russe de l’essai biographique de Colette Cosnier « Marie Bashkirtseff », mais aussi l’album russe « l’Élue du destin, Marie Bashkirtseff ».
Au colloque, on a mentionné le fait que les œuvres complètes de Guy de Maupassant ont conservé la correspondance du grand écrivain avec Marie Bashkirtseff. Cette correspondance s’est prolongée jusqu’au printemps 1884. Mais six mois plus tard, Marie Bashkirtseff, la peintre géniale de 25 ans, ayant inspiré Marina Tsvetaïeva et Greta Garbo, décéda.
« C’était la seule Rose de ma vie, dont j’avais parsemé le chemin de roses, sachant qu’il serait si éclatant et si bref ! » — prononça Maupassant, en visitant son mausolée, couronné de la croix orthodoxe.
« L’amour des cimetières est un trait très russe » — écrit ironiquement Ivan Bounine. Le matin du 31 octobre au cimetière de Passy, près de la Tour Eiffel eut lieu un service commémoratif. Les adorateurs et amis de Bashkirtseff se réunirent devant l’entrée de la chapelle-mausolée, dressée par Emile Bastien-Lepage sur le lieu de repos de « la victime du sort, l’élue du destin ».
Dans son mausolée au cimetière de Passy, comme dans un tombeau égyptien, se trouve tout ce qui a entouré la défunte de son vivant et pourrait être utile au royaume des morts. Au travers d’épaisses vitres blafardes enchâssées dans des châssis en cuivre patiné, il est possible, avec de la chance, d’apercevoir sa table, des fleurs séchées dans un vase, des bustes, un grand tableau inachevé, un fauteuil rayé, une applique sur les murs. Hélas ! Ce lieu du dernier repos n’a rien de vivant (pardonnez-moi le jeu de mots !) Ce tableau a suscité une vive inquiétude chez la directrice de l’assemblée du Fond Russe Bashkirtseff, Tatiana Schvets :
« La terre sous le tombeau a été achetée par la mère de Bashkirtseff et payée pour 50 ans. Quand il fallut à nouveau payer, il n’y avait pas d’argent et les héritiers ont vendu le terrain et la chapelle à un américain. L’américain est mort, sans laisser d’héritiers, mais l’actuel prétendant français à la succession, un arrière-neveu de Philippe Karl Bashkirtseff, ne peut prouver son droit à la succession (…) Aujourd’hui, quand nous créons un musée en Russie, il nous est très difficile de trouver des affaires ayant appartenu à Marie. Alors qu’ici beaucoup d’entre elles sont rassemblées, mais il n’est pas possible de les sauvegarder, parce que tout se trouve dans la chapelle humide. J’ai peur que quand dans quelques années, nous obtiendrons l’autorisation pour la restauration et la conservation de ces affaires, il sera trop tard : nous les effleurerons et tout s’effritera. », — craint la directrice du Fond.
Je ne voudrais pas finir sur une note triste notre récit. N’est-il pas mieux de l’achever avec les lignes de Marina Tsvetaïeva, par lesquelles le colloque a été inauguré :
Sur la ville venait la fumée du soir,
Quelque part au loin les wagons roulaient résignés,
Soudain scintilla, telle une anémone translucide,
Dans l’une des fenêtres un visage à demi-enfantin.
Cette jeune fille près d’une fenêtre sombre,
Vision du paradis dans la cohue d’une station,
Je ne l’ai jamais croisée dans les vallées du sommeil.
Mais pourquoi était-elle triste ?
Que cherchait la silhouette limpide ?
Peut-être, elle – n’y a-t-il pas de bonheur au ciel ?
Страсть к кладбищам не только русская черта. То же самое скажут о себеегиптяне, французы, англичане, и разные прочие шведы.