О странностях педагогики
В 2009 году Андрей Геласимов получил российскую литературную премию «Национальный бестселлер» за свою последнюю книгу «Степные боги». В 2005 в Париже его признали самым популярным современным русским писателем за рубежом.В архиве автора романы «Рахиль» и «Год обмана», повесть «Жажда». «Русский очевидец» встретился с автором на недавно прошедшем Книжном салоне на стенде русского книжного магазина «Глоб».
— Андрей, прочла и не поверила, что вы учились на режиссуре в ГИТИСе на курсе известного режиссера Анатолия Васильева. Вспоминаете те годы?
— Васильев научил меня любить жизнь в той форме, в которой его самого нет. Ту жизнь, которая с ним не согласна. Все, что было не Васильев, я полюбил. Он так ловко занимался педагогикой, что научил нас ненавидеть его. Я ему за это благодарен, потому что до него не любил все остальное.
— Но после института в театре вы не остались?
— На первом курсе мэтр заявил: «Когда вы закончите учиться, театр вы бросите». Я и бросил. Он либо не хотел, чтобы мы были такими, как он, либо удалил русский театр от нас. Васильев в ту пору был жутко модным, конкурс к нему составлял 600 человек на место. Ну и, естественно, кучка принятых-избранных (всего-то 15 человек) сразу начала думать, что они гении. А после института я решил прекратить любое занятие искусством. И выбрал дорогу кабинетного ученого, написал диссертацию по Оскару Уайльду. Благодаря Анатолию Васильеву. И если бы не он, я бы не завел троих детей. Кто я был до него? Хиппи, ди-джей, свободный художник. Он меня учил: «Твоя свобода неправильная, попробуй, поживи как люди». И вот я 10 лет преподавал в институте, защитился, возглавил кафедру английской филологии. А когда карьера подошла к большому финалу, стал писателем.
— А что преподавали?
— В Якутском государственном университете стилистику английского языка. Представляете, я говорил о Шекспире, Оскаре Уайльде. А парни-студенты молча смотрели на меня, и в их глазах читалось: «Чего ты несешь? Там сейчас убивают». Тогда я стал останавливать лекцию и спрашивать: «О чем ты сейчас думаешь?» Они молчали, их всего-то набралось несколько человек на филфаке — среди девушек. Но потихоньку они стали отходить, что-то говорить. В итоге девичья аудитория рыдала. Я потом «Жажду» написал. Это рассказы моих студентов, которые вернулись с чеченской войны. Там нет натуралистических сцен, я убрал все про войну — и так все знают, какая она. Осталось только то, как они молчат.
— Вы прекрасно своими описаниями вводите в атмосферу. Но фантастический эффект производят нераспространенные предложения. Вы специально учились двумя словами объяснять мир?
— Я долго искал и ищу способы сформулировать мысль как можно лаконичнее. Иосиф Бродский, который всегда был для меня примером, сказал однажды: «Строка Одена (Wystan Hugh Auden — англо-американский поэт, прим.ред.) стремится к самосокращению, от этого возникает больше смыслов». И я стал искать возможность переноса этой поэтической истины в прозу. Что, кстати, сразу приносило поэзию. За счет точки, иногда нелогичной. Парадокс, но в короткой фразе читатель улавливает больше, чем хочет сказать автор.
— Вы не могли прожить сто жизней, но в «Рахили» вы пишете про стиляг, будто это ваша молодость, в «Годе обмана» очень точно рассуждаете от имени папаши, столкнувшегося с проблемами современного юношества, и тут же описываете мучения и томления семнадцатилетних. Прочтя «Жажду», я была уверена, что вы служили в армии. Как это происходит?
— Когда мне было 33 года, я сочинял рассказ о бабушке, где повествование ведется от лица 64-летней женщины. Я шел в университет и думал о ней; «думал» — не тот глагол. Я представлял, жмет ли ей обувь? Чехов на репетиции «Дяди Вани», глядя на франта с шелковым бантом, заявил: «У меня не тот Войницкий. Он входит в смазных сапогах. Это объясняет все про персонажа». И у меня стали возникать старушечьи ощущения — например, как у нее ноги распухли оттого, что на ночь много воды пьет. Потом вдруг страшная мысль: ей не в чем сходить в домоуправление, чтобы получить зарплату (она — уборщица). У нее нет зимних сапог, а в Якутске минус 40. Короче, я пришел не в институт, а очутился в другом районе, прошел какие-то улицы и светофоры. Это какое-то сомнамбулическое начало творчества, когда писатель исчезает, появляется персонаж. Поэтому у меня нет гордыни, это не я сочиняю.
— Вы непозволительно сильно и искренне для вашего возраста любите малышей, особенно пятилетних карапузов. Ни в одной из ваших книг вы не можете избежать этой темы.
— Я вам тайну открою. Сейчас, когда мои парни выросли, я захожу поздно вечером к ним в комнату, перекрещиваю их и вижу трехлетними. Мы тогда были очень бедны, я преподавал в университете. Зарплату в сто долларов не платили по 4-5 месяцев. Я выживал за счет частных уроков. У нас в квартире детские матрасы были составлены вместе, и дети лежали рядком. Вот ту «кровать» я очень часто теперь вижу.
— В премированных национальной премией «Степных богах» главный герой тоже ребенок.
— Там речь про маленькую деревню, в которой живет маленький пацан и дружит со странным японским военнопленным. Действие начинается в июле 45-го, за несколько недель до атомной бомбы, скинутой на Хиросиму. Японец пишет дневник для своих детей, считая себя смертником и не подозревая, что это их, а не его скоро не будет. На Востоке воевал мой дед. Он рассказывал мне про Халхин-Гол.
Елена ЯКУНИНА
Фото автора
1 комментарий
Добавить комментарий
По теме
Наши встречи
«Дорогу к той весне» вспомнили в Париже в Российском центре на Бранли
9 мая 2017Наши встречи
В Москве тоже выбирают президента Франции
7 мая 2017Наши встречи
«Бессмертный полк» 8 мая в Париже
5 мая 2017Наши встречи
Наша страница в Фейсбуке
3 мая 2017Наши встречи
Французская гастрономия в русском коровнике
2 мая 2017Наши встречи
Спектакль вахтанговца в Париже
19 апреля 2017
Интервью высокой поэзии. Растрогалась.