Одной из национальных памятных дат Франции в 2011 году стала годовщина смерти Николя Буало (Nicolas Boileau-Despréaux, 1636—1711).

Г.Риго. Портрет Н.Буало

В России это имя, не оседая в памяти школьников, мелькает при изучении темы «Классицизм» и хорошо знакомо, пожалуй, лишь филологам. Русской культуре оно с полувековым запозданием открылось в корявых переводах Кантемира и Тредиаковского. Еще не было ни русского стихосложения, ни русского литературного языка, для их создания требовались система, дисциплина, порядок. Всё это предстояло пересадить на невозделанную отечественную почву из французского классицизма, и с кого же было начинать, как не с его мэтра. Так что Буало, можно сказать, оказался у колыбели русской литературы и стал ее первым авторитетом.

На родине Буало помнят хорошо. Каждый более или менее образованный француз знает, например, его сатиры. Многое в них и сегодня, увы, достаточно современно: так, в первой говорится о том, как нелегко истинным талантам, когда всё «схвачено» негодяями и льстецами. Некоторые зазвучали даже с новой остротой, как, например, шестая — «О том, как затруднительно жить в Париже», показывающая неурядицы городского быта.

Сатиры Буало написаны живым и остроумным слогом, характерным для всех его произведений. Французский язык с тех пор не так уж сильно изменился, так что Буало вполне можно читать с удовольствием, тогда как сатиры его русского последователя Кантемира сейчас выглядят, как неудобопонятные вирши.

Многие детали биографии Буало за давностью стали уже не важны: то, что родился 15-м ребенком в семье судейского чиновника и в два года лишился матери; что уже в юности начал было и бросил карьеру сначала священника, потом адвоката; что был обласкан Людовиком ХIV и назначен придворным историографом, а вскоре продвинут во Французскую Академию.

С дистанции трех веков главным в его жизни видится именно то, что было главным для него самого: литература. Его друзьями были крупнейшие писатели эпохи — Мольер, Лафонтен и особенно Расин; врагами — те, кто не разделял его эстетических взглядов. Его единственной любовью была поэзия. О чем бы ни писал Буало, он непременно сворачивал на литературу, чтобы дать бой ее неверным пониманиям и разъяснить истинное, за что именовался «законодателем Парнаса».

Он писал всегда о литературе и никогда — о любви. Перенесенная в детстве болезнь навсегда закрыла для него эту сторону жизни; этим нередко объясняют некоторую ограниченность его литературного дарования, которому при изящной легкости слога и стиха недостает силы чувства и воображения. Но главное произведение Буало — стихотворный трактат «Поэтическое искусство» — с лихвой окупает эти слабости.

Буало изложил в нем идеи разумной красоты, строгой упорядоченности жанров и стилей, знаменитый закон «трех единств». Трактат, сформулировавший принципы самой стройной и строгой художественной системы и ставший, по выражению Пушкина, Кораном классицизма, написан с такой непринужденной легкостью, что даже александрийский стих звучит в нем весело и динамично, а многие фразы обрели «крылатую» жизнь.

Теория лишь обобщала практику, но была написана Буало так блистательно, что в глазах современников и потомков он стал фигурой, олицетворяющей французский классицизм и несущей за него персональную ответственность. На дальнейших поворотах литературной моды ему в первую голову воздавалось то, что потомки думали о, вроде бы, отжившем, но всё не умирающем классицизме. 200-летие «Поэтического искусства» Поль Верлен отметил одноименным стихотворением, в котором, расчищая место для совсем другой поэзии, с большим задором сворачивал шею постулатам, когда-то изложенным Буало, потому что они по-прежнему имели силу.

Сейчас с Буало никто уже не воюет. Классицизм доказал свое право на бессмертие, а Николя Буало по праву занял место в его литературном пантеоне, которым когда-то распоряжался.